Храм Девяти Мучеников Кизических
Публикации Материалы о.Владимира Соколова Сохранит ли Церковь свою независимость от государства?

Сохранит ли Церковь свою независимость от государства?

(размышления по поводу интервью Максима Мейера, заместителя главного управления внутренней политики президентской администрации)   

«Начальствующие страшны не для добрых дел, но для злых.
Хочешь ли не бояться власти? Делай добро, и получишь похвалу от нее
».(Рим.13,3) 

Недавно торжественно было отмечено десятилетие возглавления Церкви Святей­шим Патриархом Алексием. Именно об этом десятилетии и можно говорить, как о десятилетии, в котором Церковь, наконец-то получила относительную свободу от вмешательства государства в Ее дела. Церковь впервые после революционного пе­реворота обрела возможность строить свою жизнь без оглядки на светскую власть, не ожидая «милостивого» разрешения государственных чиновников, курирующих все происходящее в Церкви, т.е. исходя из Ее насущных внутренних потребно­стей и руководствуясь заветами тех, кто строил жизнь Церкви до этого.

Эти годы оказались для Церкви труднейшими, потому что нормальная жизнь Церкви была прервана: во-первых, - революционным переворотом, посредством которого Церковь подверглась беспрецедентному гонению, во-вторых, - длитель­ным вмешательством государства в дела Церкви, разрушением ранее созданных структур, жестким контролем за жизнью духовенства и верующих.

Революционный переворот был направлен на то, чтобы уничтожить Церковь, фи­зически истребить иерархию и наиболее активных Ее членов. Эта цель и не скрыва- лась – полное уничтожение религии - это была задача, которую открыто ставило государство. Верующих убивали, разрушали и закрывали храмы и монастыри, закрывали духовные школы и запрещали обучать детей основам веры – одним словом, на веру был наложен строжайший и всеохватывающий запрет; тех же, кто не подчинялся этому запрету, просто уничтожали.

Когда же стало понятно, что таким образом все-таки не удастся уничтожить Церковь, то стратегия уничтожения веры была заменена на тактику ее подрыва и разложения изнутри. Религиозная жизнь была взята под жесткий контроль. Запрещалось строительство и восстановление храмов, строго была регламентирована жизнь верующих – фактически, кроме совершения богослужений, им ничего не дозволялось делать. И даже здесь существовала масса мелких предписаний и существенных запретов. Запрещалось, например, проведение богослужений и прочих обрядовых действий вне храма. Было взято под контроль обучение и воспитание пастырей – государственные органы обладали правом кого-то допустить к священнослужению, а кого-то запретить. Такая система была фактически очень удобной системой отбора пастырей. Она устраивала атеистическое государство, но для Церкви приносила непоправимый вред.

Вторичная волна широкомасштабных гонений была предпринята во времена пребывания у власти Хрущева. Снова закрывали монастыри и храмы, всячески притесняли верующих, вели усиленную антирелигиозную пропаганду и проводили кампанию по дискредитации Церкви. Целью такой государственной политики было полное уничтожение Церкви, – эта цель и не скрывалась, – она открыто и всенародно провозглашалась. Н.С. Хрущев пообещал народу, что очень скоро покажет всей стране по телевизору последнего попа. Церкви государство не находило никакого места в общественной жизни, более того, оно считало Церковь отмершим институтом, насаждающим вредные суеверия. На Церковь государство смотрело как на бесполезный реликт – балласт, от которого надо как можно скорее избавиться. «Последний поп по телевизору» - сам этот замысел наиболее точно выразил отношение государства к Церкви - Церковь это исчезающий институт, - и поэтому эту исчезающую диковинку надо последний раз показать по телевизору, потому что уже негде ее будет увидеть. И эти времена закончились совсем недавно. Таким образом, Церковь на протяжении семидесяти лет подвергалась беспрерывным гонениям.

Поэтому восстановить в короткий срок то, что подвергалось методичному целенаправленному и многолетнему разрушению, было практически невозможно. Во-первых, разрушать всегда легче, чем строить; во-вторых, устроение церковной жизни это работа, которую нельзя сравнить ни с какой земной деятельностью – это работа по восстановлению человека в его подлинном лике. Подлинное всегда развивается и растет долго, только ложное и кривое способно себя быстро распространять и репродуцировать. Подлинное требует подвига, длительной работы, культовой и культурной.

Но, несмотря на все эти объективные трудности, за очень небольшой срок относительно свободной жизни Церкви удалось сделать очень многое – сделать невозможное по меркам современной жизни. Грандиозное восстановление и строительство, развернутое Церковью, было новым чудом нашего времени. Невозможное для человека, стало возможным Богу (Лк.18, 27).

Сегодня перед Русской Православной Церковью стоят еще более сложные задачи по внутреннему устроению. Вследствие многолетней деятельности государства по разрушению и уничтожению Церкви исполнение этих задач требует огромного напряжения сил всего церковного народа. От государства хотелось бы ожидать если не помощи, то хотя бы того, чтобы оно не мешало этому устроению Церкви.

В последнее десятилетие государство посильно помогало Церкви в устроении и восстановлении разоренной церковной жизни. Но неожиданно устами заместителя главного управления внутренней политики президентской администрации Максима

Мейера была озвучена совершенно иная позиция. 30 августа в интервью Кестонской службе новостей Мейер сформулировал отношение правительства к Русской Православной Церкви следующим образом: «наше руководство считает руководство РПЦ нечестным и не доверяет ему». Это недоверие, по словам Мейера, возникло у правительства после принятия Церковью социальной концепции, в которой были названы законные основания возможного гражданского неповиновения Церкви правящей власти. Именно это, как утверждает Мейер, осложнило отношения между Церковью и государством. «Ведь это можно толковать как угодно, - прокомментировал Мейер это положение социальной концепции, - скажем, они потребуют возвращения всей собственности, принадлежавшей Церкви до революции, а в ответ на наше несогласие скажут, что мы проводим антицерковную политику, и сошлются на этот раздел Социальной доктрины».

Мало кто имел возможность ознакомиться с «Основами социальной концепции Русской Православной Церкви». Поэтому у непосвященного читателя может создаться впечатление, что принятый документ теперь позволяет устроить гражданское неповиновение буквально по любому поводу, даже самому мелочному, потому что толковать документ можно как заблагорассудится Церкви. Чтобы у читателя такого впечатления не создалось, - лучше всего процитировать то место в документе, которое, по словам Мейера, так резко изменило отношение правительства к Церкви.

В документе сказано: «Церковь сохраняет лояльность государству, но выше требования лояльности стоит Божественная заповедь: совершать дело спасения людей в любых условиях и при любых обстоятельствах. Если власть принуждает православных верующих к отступлению от Христа и Его Церкви, а также к греховным, душевредным деяниям, Церковь должна отказать государству в повиновении. Христианин, следуя велению совести, может не исполнить повеления власти, понуждающего к тяжкому греху. В случае невозможности повиновения государственным законам и распоряжениям власти со стороны Церковной полноты, церковное Священноначалие, по должном рассмотрении вопроса, может предпринять следующие действия: вступить в прямой диалог с властью по возникшей проблеме; призвать народ применить механизмы народовластия для изменения законодательства или пересмотра решения власти; обратиться в международные инстанции и к мировому общественному мнению; обратиться к своим чадам с призывом к мирному гражданскому неповиновению» (Разд.III,5).

Собственно, в документе сформулировано только то, что исполняется всяким христианином и без подобного документа, потому что это есть кредо всякого верующего во Христа человека. Поэтому здесь ничего нового не говорится – это только констатация того, что уже давно известно о всех христианах, поэтому здесь нет никакого сюрприза и подвоха для государства. Однако подобное кредо никогда не было проявлением экстремизма со стороны Церкви по отношению к государству, даже атеистическому; и уж тем более средством шантажа государства, как это представлено в трактовке документа Мейером. Речь в документе идет только о вере и о нравственных ценностях, которыми Церковь не может пожертвовать в силу того, что это составляет Ее существо и о праве Церкви эти ценности защищать перед государством, причем в рамках закона, в документе эта законная процедура подробно оговорена. В документе недвусмысленно говорится о законопослушности христианина: «Во всем, что качается исключительно земного порядка вещей, православный христианин обязан повиноваться законам независимо от того, насколько они совершенны или неудачны». Непослушание закону допускается только тогда, когда «исполнение требования закона угрожает вечному спасению, предполагает акт вероотступничества или совершение иного несомненного греха перед Богом и ближним, христианин призывается к подвигу исповедничества ради Правды Божией и спасения своей души для Вечной жизни. Он должен открыто выступать законным образом против безусловного нарушения обществом или государством установлений и заповедей Божиих, а если такое законное выступление невозможно или неэффективно, занимать позицию гражданского неповиновения» (IY,9). Таким образом, к гражданскому неповиновению Церковь прибегает только как к самому последнему средству, когда уже все законные средства исчерпаны и только по поводу принципиальных вопросов веры, касающихся спасения, и вопросов нравственных, где компромисс также невозможен.

Повод к неповиновению, о котором упомянул Мейер (требование возврата собственности), был приведен им отнюдь не случайно, потому что Мейер в разговоре с корреспондентом поднял имущественную тему. Он сказал, что имущественные требования Церкви нереалистичны. «Они просили себе 20 или 30 больших зданий в центре Москвы, которые они могли бы сдавать в аренду коммерческим структурам, когда мы у них спросили, что нам делать с теми, кто сейчас занимает эти здания, они предложили нам их выселить! С какой стати государству выселять людей, чтобы Церковь могла владеть этими зданиями?»

Опять-таки у непосвященного в проблему читателя может создаться впечатление, что Церковь требует у государства дома для коммерческой наживы, не считается с людьми и может ради этого просить государство выселить людей. На самом же деле суть имущественного вопроса не имеет к коммерции никакого отношения. Чтобы понять, почему Церковь обратилась к государству с подобной просьбой, нужно углубиться в историю имущественного вопроса. До революции почти каждый храм имел не один, а несколько доходных домов, потому что содержать храм и клир было невозможно на пожертвования прихожан. Сдача в наем жилья было обычным делом, ни у кого тогда не возникало сомнения в некоммерческом характере этого акта. К примеру, храм девяти мучеников Кизических, в котором я служу, имел до революции 7 таких доходных домов в самом центре Москвы. Сегодня же наш храм не имеет не то что доходного дома, но просто хоть какого-нибудь здания для нужд храма – отдыха, трапезы переодевания и т.д. И в таком положении находится большинство вновь открытых Московских храмов. У церковных общин нет сегодня средств ни на реставрацию, ни на строительство подсобных помещений. Но в скобках заметим все-таки, что речь идет о том, что когда-то принадлежало Церкви. Однако Церковь сегодня не выставляет имущественных претензий государству и не требует, как об этом было заявлено, возврата того, что Ей принадлежало, а просто просит государство помочь Ей в восстановлении храмов и церковных зданий. И вот одной из форм такой помощи могла бы быть передача государством Церкви двух десятков зданий, которые Ей когда-то принадлежали. Сдача их в аренду коммерческим структурам дала бы Церкви средства на восстановление порушенных в годы лихолетья зданий. Эта просьба вполне реалистична и обоснована историческим прецедентом – никакого экстремизма и коммерческого интереса в ней нет.

Однако это дает повод Мейеру заявить, что «Церковь только занимается интригами, денежными делами и отношениями с государством», а делами веры Она не занимается. В России, по словам Мейера, отсутствует глубокая вера – Россия это «обрядовая страна». Церковь же не занимается основным делом, которым она должна заниматься. В то время как «в регионах люди увлекаются сектантскими культами – эта страна всегда была склонна к сектантству».

Здесь у господина Мейера уместно спросить: «Как же такая обрядоверная страна, как Россия, могла дать целый сонм мучеников за веру, и не в далеком прошлом, а в веке, в котором и нам удалось пожить? Что же эти люди проливали кровь за обряд? Но можно ли по поводу обрядоверия проявить такую стойкость и в таких массовых размерах? Ясно, что стойко принимать такую лютую смерть, возможно только имея большую веру. Кроме того, может ли обрядоверная страна родить подлинную святость, величайшую культуру и государственность?»

Утверждение Мейера по поводу того, что Россия «всегда была склонна к сектантству», также не соответствует действительности. «Всегда» - это слово означает, что во все времена, поэтому смысл этой фразы однозначен: склонность к сектантству вообще присуща русскому народу. Но так ли это на самом деле? До революции сектантство в России было столь малочисленно, что о его влиянии не приходится говорить серьезно, поэтому, собственно, и нельзя даже проверить на таком материале: имел ли русский народ склонность к сектантству? После революции атеистическое государство подавляло огнем и мечом проявления любой веры, в том числе и сектантской. Поэтому утверждать, что сектантство в это время имело широкое распространение и, стало быть, можно было проверить эту склонность русского народа, значит, - отрицать очевидный исторический факт беспрецедентного гонения на верующих.

Обсуждать тему склонности русского народа к сектантству можно только на материале пост коммунистического периода, и то с достаточной мерой условности, потому что, если у русского народа и возник интерес к сектантству, то только потому, что его на долгое время насильственным образом оторвали от истоков традиционной веры. После семидесятилетнего религиозного поста русскому народу дали возможность вкушать любые религиозные яства. Неудивительно, что он с жадностью и без разбору набросился на все, что ему попадалось, в том числе и на сектантскую проповедь. Но сектанты перед православными имели огромное преимущество – у них были средства для того, чтобы начать проповедовать на огромную аудиторию – они имели возможность снимать громадные дворцы, выпускать огромными тиражами литературу, покупать эфирное время на телевидении и на радио. Известно также, что сектантам помогали и многие правительственные чиновники.

Но опять-таки на этом материале нельзя сделать вывод о том, что русскому народу присуща склонность к сектантству и уж, тем более, что оно существовало всегда, потому что сектантство уже было на Западе тогда, когда в России еще и не знали, что такое секты. Подавляющее большинство сегодняшних сект имеет западное происхождение. До сих пор на Западе происходит бесконечное дробление конфессий, и возникают все новые и новые секты. Интервью Мейера адресовано западному читателю, поэтому непонятно, что же он хотел сказать западному человеку? Неужели то, что Россия еще более сектантская страна, чем весь Запад вместе взятый?   

Поэтому не очень понятно, почему высокопоставленный правительственный чиновник, ведающий в правительстве делами религии, делает подобные заявления. Если они сделаны от имени правительства, то неужели в правительстве не нашлось компетентных экспертов, которые могли бы разобраться в существе изложенного в социальной концепции Церкви и в других церковных вопросах, которые поднимает в своем интервью Мейер. Если же подобные заявления высокопоставленный чиновник делает от себя лично, то правомерно поставить здесь вопрос о служебном соответствии, потому что такие некомпетентные заявления с одной стороны, - провоцируют в обществе неоправданное недоверие к Церкви, а с другой стороны, - подрывают также и авторитет самого правительства.

В интервью Мейер также коснулся еще одного важнейшего для Церкви вопроса – это создание государственного органа, ведающего религиозными делами – комитета по делам религий. Необходимость создания такого органа Мейер обосновал следующим образом: «Мы всегда принимаем приблизительные решения. Религиозная политика – это деньги, собственность, местные конфликты между светскими и религиозными организациями, религиозный экстремизм. Нельзя загружать всем этим администрацию, у нас есть и другие дела – промышленность, например». Если подходить к вопросам религии чисто прагматически, то это звучит вроде бы убедительно, но в том то и дело, что религия не умещается в такого рода прагматические рамки. Возможно государству будет легче решать хозяйственные и прочие вопросы, но вряд ли создание такого надзирающего за Церковью органа, который будет решать религиозные проблемы только с прагматической точки зрения, может каким-то образом улучшить церковную жизнь. С опытом такого надзора Церковь уже ознакомилась во времена советской власти. Ничего, кроме разрушения церковной жизни, такой надзор не вносил. Но, ведь, это однозначно отразилось и на нравственном состоянии всего общества в целом. Выиграло ли от этого общество?

Однако, по-видимому, вопрос о создании такого надзирательного органа все-таки обсуждается в правительстве, потому что Мейер сказал о том, что если решение о создании такого органа будет принято, то он, конечно, будет создан, «что бы ни думала на этот счет Русская Православная Церковь».

Но хочется надеяться все-таки, что наше правительство прежде, чем принимать подобные решения будет способно учесть не только прагматические выгоды от принятия этого решения, но и нравственные последствия этого. Уже давно всеми мировыми экспертами, ведающими глобальными экологическими проблемами, подчеркивалось, что самый главный ресурс для сохранения земли – это человеческие качества. Если человек не начнет меняться или хотя бы не будет удержан в том нравственном состоянии, в котором пребывает сейчас, мир будет обречен на погибель. К таким выводам приходят экологи. Поэтому с таким подходам к проблеме религии может случиться так, что и сама забота о промышленности сделается сначала бессмысленной, а затем и вовсе отпадет, потому что некому будет проявлять эту заботу.

Хочется надеяться также и на то, что правительство прежде, чем принимать решение о создании комитета по делам религий, захочет обсудить эти проблемы и со специалистами в области религии, а не только со специалистами в области промышленности. Даже в том случае, если правительство на это не пойдет, хочется все-таки надеяться, что в самом правительстве найдутся компетентные консультанты по религиозным вопросам, которые остановят принятие столь поспешного решения и Церковь сумеет сохранить, столь дорогой ценой доставшуюся Ей, свободу.   

Интересная статья? Поделись ей с другими:

Наверх страницы