Остановка шестая. Под кепкой осуждения.
Всем известна пословица о сучке в чужом глазу и бревне в собственном. Сколько живёшь, столько убеждаешься — взаимосвязаны они напрямую. Когда «сучок» начинаешь искать, то «бревно» со всей силы бьёт тебя по макушке. Пока пытаешься очухаться, оно придавливает к земле всей своей тяжестью и выбраться из-под него совсем непросто.
Спустя какое-то время, когда выбираешься-таки из-под пресса, с удивлением озираешься вокруг: «Что это было?..». А было это осуждение — грех, способный тебя завертеть в самых казалось бы неудобных для местах. Например, в храме Божьем...
Как-то в пятницу мы с одним хорошим знакомым встретились на вечерней службе. Пришёл я на неё в чувствах растрёпанных: в очередной раз пытался донести своим «домашним» женщинам, что в храм надо идти обязательно в юбке, а прикрывать брюки длинным пальто нельзя. По своему пакостному обыкновению увлёкся речью, тон которой делался с каждой минутой «выступления» всё резче. Никого из ближних своими нервическими аргументами, естественно, не убедил, а вот крови родственницам попортил, в результате чего они вообще отказались из-за меня идти на службу. Тем не менее, пошёл в храм с поднятой головой — подогревало изнутри гордое одиночество борца за справедливость.
Встретившись на Всенощной со знакомым, обладающим примерно таким же, как у меня решительным характером, если дело касалось религиозных наставлений, захотел сразу поделиться перипетиями своих «боёв за веру». Но не сложилось: увиделись мы уже в храме во время службы. Во время неё и случилось то, что перевернуло мои взгляды на ситуацию, которая до службы мне казалась однозначной.
Надо сказать, что внутренний механизм осуждения, который я «завёл» дома, тикал во мне с методичностью радиоуправляемой бомбы. Сознание абсолютно отказывалось воспринимать слова молитв, но зато старательно производило упрёки в адрес «безответственных и бестолковых» родственниц. Незадолго до окончания службы «бомба» сработала.
В храм зашёл мужчина лет сорока с сыном-подростком. Весь вид их кричал о том, что в храме они — гости не частые. Главная деталь, которая не ускользнула от цепкого взора автора этих строк (вот так бы свои грехи подмечать!) - кепка на голове мужчины. На меня головной убор произвёл неизгладимое впечатление: мысли о молитве, которых и до этого было ничтожно мало, испарились вовсе. Начала разматываться колючая проволока собственной правильности: «Да как же он посмел! Форменное хамство! Надо его одёрнуть немедля!», и уже стал присматриваться, как бы его, нерадивого «захожанина», под локоток прихватить, и прошипеть в ухо «изыди!». Смотрю, а у знакомого моего те же самые чувства на лице написаны. И так он активно головой осуждающе мотал, что гневного куража во мне становилось всё больше и больше — значит, не один я заметил, значит, праведна наша обеспокоенность.
Объекту гнева, впрочем, наши встревоженные взгляды спину явно не жгли. Он спокойно встал в сторонке с сыном, который, кстати, изначально вошёл в храм с непокрытой головой. Так получилось, что место отец себе нашёл в достаточном от нас со знакомым расстоянии, чтобы мы не могли без привлекающих всеобщее внимание телодвижений до него добраться и «докопаться» с замечаниями. Слава Богу, что не дал ринуться поперёк храма и в разгар службы к вновь пришедшему. Желание-то у автора этих строк было одно - не столько побороться за соблюдение правил поведения в храме, сколько поскандалить за них. Причём сам я этого, естественно, до конца не осознавал и уж тем более себе в этом не признавался.
Между тем, события развивались самым неприятным для нашего гнева образом: мужчина снял-таки кепку с головы! Произошло это после того, как одна бабушка подошла к нему, погладила легонько по руке и что-то шепнула на ухо. Мужчина покраснел, и головной убор стремительно снял. Стыдно сегодня вспоминать, но меня это обстоятельство тогда не порадовало. Внутренние гневные обороты, которые сам же себе «накрутил», требовали выплеска энергии. А получалось, что «враг» улизнул: коли снял кепку, то на нём, вроде, уже и «шапка не горит» - спросу нет!
Но мы же с приятелем готовились «дать отпор», мы же себя в список ревнителей веры уже внесли, потому душонки наши требовали «продолжения банкета»! Стоит ли говорить, что никаких мыслей о Боге в тот момент мои сердце и ум не находили. И не хотели искать — всё выжгло изнутри чувство осуждения. Да так оно крепко прилепилось, что и после службы мы с приятелем предавались разбору греховности «мужчины в кепке», клеймили его безответственность по отношению к сыну («Чему он может его научить, если сам элементарных вещей не знает?!») и прочее, и прочее. Хорошо запомнил то почти хмельное чувство, когда с упоением «бабушек у подъезда» мы выковыривали те самые «сучки» из чужих глаз, о которых было сказано в начале этой заметки. Странное ощущение при этом испытываешь: вроде бежишь со всех ног на холодном ветру, и тебя кидает то в жар, то в холод, а серединного состояния тепла или свежести даже не предвидится...
Своё «бревно» ударило по голове позже. Удивительно было, что с утра следующего дня меня как будто охватило состояние похмелья, которое на тот период моей жизни не испытывал с Божьей помощью уже полгода. В пасмурном настроении пошёл на утреннюю службу, хотя идти было, по моим меркам, не «обязательно» - была суббота, а не воскресенье. В храме впал в какое-то полузадумчивое состояние, главный вопрос которого звучал примерно так — почему во мне всё так «тормозит»? Действительно, внутренне пребывал в каком-то ступоре: подобные ощущения мы привыкли объяснять «магнитными бурями», тем, что не выспались и т. п. Хотя в моём случае ни одно из этих объяснений не имело под собой оснований. Казалось, что какого-то продукта (торта ли, колбасы — не важно) просроченного объелся: на душе было муторно.
И вдруг вспомнил, как в детстве при отравлении прабабушка, Царствие ей Небесное, мне говорила: «Вспомни, что ел, и о чём неприятнее всего будет вспоминать - от того, значит, и отравился». И на субботнем утреннем богослужении я почувствовал почти физическую тошноту после того, как в памяти встали пятничные картины. Вот я родственниц «обличаю», вот на мужчину в кепке злопыхаю (и это на службе-то, в храме Божьем!), вот уже после службы иду и обсуждаю с приятелем, какие нехорошие все вместе взятые. Не по себе стало — не абстрактно, не по-театральному, а по-настоящему. Проняло.
И начался удивительный процесс лечения этой духовной «тошноты»: она по капле вытекала из меня, когда на неё надавливало чувство не покаяния даже, а полного неприятия, вплоть до физиологического, тех действий, которые ещё вчера мне казались верными и обоснованно правильными. Возможно, «мужчина в кепке» не прав, но мне-то придётся отвечать перед Богом за то, что в Его доме, храме, я от Него отвернулся, променяв общение с Ним, на осуждение ближнего! От таких рассуждений похолодело внутри. Но ненадолго — молитва полилась полным ручьём из перепуганной собственной дерзостью души. От этого становилось теплее...
Под конец службы чувствовал себя обновлённым. Однако на этом история ещё не закончилась. Уже собираясь уходить, в светлых чувствах подошёл я к вешалке за оставленной курткой, но там её не нашёл. И зацарапало изнутри: «Неужели украли?». И стало нарастать: «Ну как же можно в храме воровать? Да и служители хороши — непонятно, куда смотрят!». Чуть было не вляпался в то, в чём минуту назад каялся! Слава Богу, опыт пятницы не прошёл даром: пробилась откуда-то мысль, которую пусть нехотя, но принял — значит, куртка моя кому-то нужнее, чем мне... Знаменательно, что именно в тот момент прозвучал голос одной из женщин, прислуживающих в храме: «Не ваша курточка висит здесь?». Обернулся — точно, моя! На благодарности даже слов не хватило — стоял, как дитя бестолковое, и молча улыбался.
Таким вот, с улыбкой на лице и беспрестанно повторяя «Господи помилуй!», я вышел их храма. Желание осуждать кого-то хоть в малом отбило на долгое время.
Спаси Господи!
