Остановка четвёртая. Побег из «адвокатской конторы».
Чем больше узнаёшь себя, тем очевиднее вырисовывается следующая картина. Ты, человек разумный, относишься к себе в высшей степени хорошо: любишь себя беззаветно, оправдываешь все свои действия, поступки, активизируешь для этого все свои адвокатские способности. Процесс этот непрекращающийся и, замечу особо, не обременённый объективным отношением к реальности. Себе ты всегда стараешься поставить «плюсик», - даже если нет оснований. Это становится «допингом», который, давая на время обманчивое чувство внутренней крепости, уверенно держит тебя на привязи и попутно гробит твою духовное здоровье на корню.
Автор этих строк очень любил во время спора всегда оставаться правым. Смею предположить, что точно того же добивается каждый спорщик, отстаивающий свою точку зрения. Пересмотреть отношение к любой дискуссии меня заставил разговор с моим старым другом, произошедший два года назад.
Точную тему, с которой мы, сидя на моей кухне, начали цепляться доводами друг за друга, не помню. Спор, как бурная горная речка, периодически то окунал нас в гнев (противостояли друг другу мы привычно бурно, не стеснялись в выражениях), то бил о возникающие обиды. Они становились мгновенной и острой реакцией на уколы собеседника, и за долю секунды разрастались до исполинских размеров, заставляли орать друг на друга без зазрения совести. Всё это напоминало склоку двух «потерпевших», которые совершенно не считают себя таковыми.
После часа такого, с позволения сказать, диалога «речка» вынесла нас к «камню», который обогнуть ни я, ни мой друг не имели никакой возможности. Тема, в которой мы, как большинство воинствующих дилетантов, чувствовали себя профессионалами, была для нас слишком далёкая и неподъёмная, – Церковь и покаяние.
Приплыли мы к ней в состоянии крайне разгорячённом (хоть и не употребляли алкоголь), близком к аффекту. Начал знакомый: «Вот ты говоришь, что православный, в храм ходишь, а уступить мне в споре не можешь. Значит, ты двуличен в основании своих суждений, и верить другим твоим доводам нет смысла». И трезвую мысль-то высказал (во всяком случае, относительно умения уступать точно), но меня она «поджарила» моментально: «А я слаб духом и признаю это. Но в отличие от тебя, не имеющего понятия о том, что такое покаяние и пытающегося учить ему других, - я этого не делаю. А то, что делаешь ты – ложь, помноженная на наглость: обличая других, выгораживаешь себя, любимого. И ты хочешь, чтобы я с тобой согласился?!».
«Бред! – в ярости вопил мой друг. - Мне покаяние не нужно. Я Церкви «сочувствующий», где-то даже верующий, но другим открывать свои «болячки», грехи, как вы это называете, не буду никогда. Таким образом, я открою свои слабости, и меня перестанут уважать и ценить».
«Да тебя и сейчас уважать не за что – самодовольство так и прёт! – брезгливо огрызался я. – Прислушаться не только к своему, а к другому мнению (например, моему) тебе давно пора. А покаяться – тем более». «Так покажи наглядный пример – что ж ты меня баснями кормишь! – ухмылялся товарищ. – Говорить все горазды, а ты сам уступи, покайся – может меня проймёт, а?».
Круг спора замкнулся и завертелся по новой. Бились мы о «камушек» не много, ни мало с полуночи до четырёх утра. Кнопка «стоп» за это время была вырвана с корнем, и мы с упоением «перемывали» друг другу все возможные кости и косточки. Оскорбления сыпались как из рога изобилия: припомнили всё – от того, кто сколько раз опоздал на встречу, до того, какой каждый из собеседников неблагодарный и забывает сделанное ему добро. В результате расстались, рассорившись вдрызг. Показательно, что вся свистопляска происходила во время Рождественского поста, в ночь с субботы на воскресенье, утром которого я планировал идти исповедоваться. Надо ли говорить, что Литургию я проспал…
Ещё два дня я «кипел». Не хотел и думать о том, чтобы первым пойти на примирение. На третий день решил набрать номер друга. Но не для того, чтобы помириться, прощения попросить, а проверить – может он одумался, осознал, так сказать, всю глубину своего падения. Слава Богу, трубку он не брал – с настроем, который бродил во мне, скорее всего, разругались бы ещё раз, всерьёз и на неопределённый срок.
Ссора меня тяготила, но я всячески гнал от себя мысли о примирении. Оправдания были заготовлены в большом количестве – это он меня от исповеди отвёл, это он искусителем явился. Сегодня стыдно сознавать, что с удовольствием внушал себе: это в него, а не в меня бес вселился, и хорошо, что во время ночного спора «слабину» не дал, не уступил перед «рогатым». Внутренняя «адвокатская контора» продолжала выстраивать защиту по всем законам жанра - формализм опрокидывал суть произошедшего «вверх тормашками»: «Я же первым позвонил для примирения (то, что оно было невозможно из-за гнева, засевшим внутри меня, отбрасывалось само собой), а он, собака страшная, даже трубку не удосужился поднять. Бесится, поди, до сих пор – так и поделом ему!»
До храма я добрался спустя полторы недели. Непривычно для себя пришёл на утреннюю службу в будний день – на работе выдался выходной, а в семь утра будто кто-то толкнул: «Иди!». Народу было мало. Странным образом сосредоточиться на молитве удалось без обычных затруднений – мысль не скакала, не убегала, не отвлекалась, а устремилась в единственном направлении. И с каждой минутой передо мной всё чётче обнажался весь безобразный смысл содеянного мной в ночь спора.
Вся пагубность картины вырисовывалась живо, красочно, и, что самое поразительное, находила отражение, чуть ли не в каждом слове молитвы, произносимой священником или пропетой хором. Помню, удивлялся тогда – как же я раньше мог думать, что слова молитвы далеки от реальной жизни также, как «верхи» от «низов»? Вместе с молитвой внутрь входило осознание, что перед Исповедью, которой помешал описанный выше спор, надо настраиваться, ограждать себя от острых разговоров, а если по собственному неразумию «вляпался» в опасное празднословие, то быстро выходить из него, а не забрызгивать им других. Что нельзя «заселять» бесов в других, если сам не понимаешь, кто в тебе в тот или иной момент находится. Что надо прощать искренне, а не формально. Наконец, если всего выше перечисленного не сделал, надо каяться, – сразу, без проволочек. Было удивительно, что буквально свалившееся на меня понимание тяжести грехов, не раздавило, не заставило унывать. Наоборот, явилось жизнеутвердительным, вернее спасительным стимулом – исправляться надо! И хотя делать это надо было ещё вчера, сегодня тоже не поздно – страшно не упасть в грязь, а остаться в ней.
Эту утреннюю службу, когда мне неожиданно был дарован бесценный духовный урок, невозможно забыть. Как и посетившее ощущение свободы, независимости от внутренних «адвокатов», которые, делая вид, что помогают, в реальности заключают тебя под свою неусыпную стражу.
Слава Богу, что почти сразу после этого Он привёл меня… на больничную койку. Обострение аппендицита лучше всех наших задумок разрешил наш с другом конфликт. Именно он, узнав о болезни, позвонил мне раньше всех, когда меня только привезли в больницу. И мы оба смогли уже искренне, по-взрослому сказать друг другу «прости». Смешно вспомнить, но телефонный разговор долго не мог начаться: мы полминуты перебивали друг друга и в итоге говорили одновременно – каждый спешил повиниться первым. Медсестра, наблюдавшая за мной во время этой забавной сцены, встряхнула каталку для перевозки пациентов и добродушно пробурчала: «Аппендицит прорвётся, пока наизвиняетесь вдоволь».
Замечу, что данный визит в больницу ознаменовался для меня не только примирением с другом, но и ещё одним крайне важным духовным опытом. Но об этом - на следующей остановке.
Спаси Господи!
24.12.2009
