Нужна ли реформа богослужебного языка?
Ибо когда я молюсь на незнакомом языке, то хотя
дух мой и молится, но ум мой остается без плода
(1Кор.14,14)
Вопрос этот обсуждается давно. До революции, во время предсоборного рассмотрения назревших церковных проблем обсуждалась, в частности, и проблема языковой реформы. Как всегда нашлись сторонники реформы и ее противники. В дискуссии обнаружились не только радикальные и консервативные взгляды, но и умеренные, а потому и наметились пути взаимопонимания. Поражает доброжелательная и спокойная атмосфера этого диалога. Люди, обладавшие совершенно различными взглядами на обсуждаемую тему, имели возможность свободно высказываться и быть услышанными. В этом спокойном диалоге были высказывания только по существу проблемы, - принимались к рассмотрению только аргументы. С обеих сторон прозвучали обоснованные идеи и критика. Жаль, что по объективным причинам этот диалог прервался, - приближалась революция, на Соборе эта тема не рассматривалась, - и решений по ней не было. Сегодня такого диалога не существует. Есть только сторонники крайних точек зрения по этому вопросу, диалогу они предпочитают действие: одни - на приходском уровне пытаются полностью перевести богослужение на русский язык, другие - ревностно охраняют славянский богослужебный текст даже от малейшего его изменения в единой букве. Но такого рода реформистская и радикально-охранительная деятельность не полезна для Церкви и не в Ее традициях. Ревностным охранителям (до буквы) надо напомнить, что изменения в славянском богослужебном тексте уже происходили неоднократно. Такие изменения естественны в любом живом языке, а славянский язык - это живой язык, на нем ведется богослужение. Такие охранители создают новую традицию, которая никогда не существовала в Церкви. Точно также и реформаторы создают традицию кардинальных реформ, которой у нас никогда не было, зато она хорошо известна в протестантизме. Поэтому и реформаторам следует иметь в виду, что такого рода реформы всегда, как показывает история, приводят к десакрализации и профанации богослужебного языка.
Одни считают, что перевести богослужение на русский язык надо потому, что славянский язык стал непонятен, а без понимания языка невозможно сознательное участие в богослужении. И ничего здесь нетрадиционного, по их мнению, нет, - ведь служат же в Поместных православных Церквях на родном языке, - и не страдает от этого у них Православие. Другие уверены, что понимание языка только помешает настоящей молитве, в настоящей молитве, по мнению некоторых, ум должен быть отключен, - молиться надо сердцем, поэтому непонимание языка не препят-ствует молитве, а, наоборот, помогает ей. Ничего в богослужебных текстах менять нельзя Православие всегда только удерживало то, что было завещано и передано нам от отцов.
Но сторонники этих противоположных точек зрения сходятся все-таки в одном: и те, и другие уверены, что славянский язык для нас непонятен. Если вдуматься в это утверждение, - то оно равносильно тому, что славянский язык является для нас иностранным языком. Однако славянский язык - это наш родной язык, только это возвышенный родной язык, язык высокой поэзии и духовного созерцания, - язык, который мы по причине приземленности нашей жизни забыли. Перед нами стоит задача не поменять язык, а вспомнить его. Но для того, чтобы его вспомнить он должен оживиться в нашем сознании, тогда он и сделается более понятным.
Всякое насилие, в том числе и над языком, чревато или бунтом, или омертвением. Ко Христу невозможно привести насильно, - к Нему можно прийти только свободно. Но свободно означает и сознательно, потому что свободный выбор может состояться только тогда, когда человек знает, что он выбирает. Поэтому христианский путь – это всегда путь сознательный. Язык имеет основополагающее значение в формировании сознания. Осваивая язык, мы созидаем свое сознание и через язык усваиваем опыт других людей, - учимся. Если богослужение содержит учительный смысл, а оно, несомненно, такой смысл несет, - то оно должно быть понятным. Нельзя же наставляться и учиться, ничего не понимая или мало чего понимая. Можно сразу заменить не очень понятный язык на очень понятный (как и считают сторонники реформы) - и проблема будет решена. Действительно язык станет понятным, но вряд ли здесь приобретения можно будет уравнять с потерями, потому что любой перевод это всегда потери и в передаче основных смыслов, и особенно дополнительных, так сказать, обертонных смыслов, которые невозможно выразить в прямом пе-реводе. Кроме того, если критерий понятности языка сделать основным, - то мы и в русском языке можем встретить много слов, которые остаются для большинства людей непонятными, особенно слова, относящиеся к богословскому словарю. Но именно они должны будут составить основную часть перевода, потому что богослужебные тексты - это тексты, обильно содержащие богословскую терминологию. По этой логике их придется заменить какими-то другими, более понятными словами. Поэтому если стремление сделать богослужебные тексты более ясными, поставить во главу угла, - то мы можем утерять глубину богословского содержания текстов, причем таких тонких нюансов этого содержания, которые вообще невозможно выразить переводом.
«Христианское богослужение от начала имеет характер скорее догматический, нежели лирический, - настаивает протоирей Георгий Флоровский, - с человеческой стороны богослужение есть, прежде всего, исповедание, - свидетельство веры, не только излияние чувств». Мистическое объединение в Единое Тело возможно только при единомыслии. «Возлюбим друг друга, да едино-мыслием исповемы», - возглашает диакон перед евхаристическим каноном. Но как же может быть достигнуто единомыслие при непонимании? Ведь, прежде чем, в чем-то обнаружить согласие, - необходимо, по крайней мере, знать, - в чем мы желаем достигнуть его. Где нет понимания, там не возможно духовное единство; одинаковое чувствование создает лишь душевное единство, - единство чувств, а не мыслей. Но мы знаем, что чувственная сфера в грехопадении была особенно повреждена у человека, - поэтому православная аскетика построена на подавлении душевной сферы, дабы ее не перепутать с духовной. При единочувствии (а не единомыслии) возникает опасность впасть в эстетический соблазн или принять это единочувствие за мистическое единство во Христе. Поэтому непонимание – это повод для различных соблазнов.
Конечно самый лучший путь достижения единомыслия - это путь углубленного изучения и ос-воения богослужебного языка православного богословия. Но сегодня это путь очень немногих специалистов. Сегодня славянский язык понимают не достаточно хорошо даже большинство священнослужителей, не говоря уже о мирянах. Поэтому сейчас без каких-то экстренных средств, помогающих оживить славянский язык в нашем сознании не обойтись. Какие это могут быть средства? Прежде всего, как это у нас уже не раз бывало, надо используя возможности самого славянского языка, сделать его более понятным без богословских потерь. Это касается более всего архаизмов и трудно понимаемых грамматических форм, - таких, которые являются буквальной грамматической калькой с греческих текстов. Сегодня такие тексты могут ввести в заблуждение даже людей знакомых с языком[1]. Например, тексты, содержащие одно отрицание, которое распространяется по законам греческой грамматики на все предложение. Но для русского уха такие тексты провоцируют иной смысл. Без потерь можно заменить многие сохраненные в тексте греческие слова. Их сегодня мало кто понимает, а мы в славянском языке имеем им совершенно равноценные по смыслу и понятные нам выражения. Можно заменить более понятными нам славянскими значениями и устаревшие славянские слова. После такой выверенной работы славянский текст, ничего не потеряв, станет для нас понятнее и без перевода.
Полезен будет и перевод богослужебных текстов на русский язык. Это необходимо сделать не для того, чтобы служить на русском языке, а для того, чтобы эти тексты можно было бы изучать. Держа эти тексты перед глазами, можно будет глубже постигать и славянские тексты, которые, становясь более понятными в смысле общего содержания, будут открываться и в непередаваемых тонкостях богословских глубин. Таким путем тексты станут доступными не только специалистам, но и тем, кто не владеет славянским языком. А раз тексты станут более понятными нам, то и сам славянский язык получит в нас как бы вторую жизнь. Это будет поистине живой язык. Он поможет сделать нашу жизнь иной, иной этому миру, потому что славянский язык это возвышенный сакральный язык, связующий нас с миром Божиим. Он создавался и формировался греческими миссионерами Кириллом и Мефодием как язык, с помощью которого можно было бы славянским народам освоить истины Православия [2]. Он изначально создавался как язык высоких богословских и нравственных понятий, как язык молитвенного общения. Этим языком русский человек пользовался для именования самого святого в его жизни. Поэтому славянский язык – это язык, содержащий в себе те понятия и смыслы, которые необходимы для формирования нового сокровенного сердца человека (1Петр.3,4), о котором говорится в Евангелии.
Тогда и вопрос реформы разрешится сам собой, потому что в живом языке всегда происходят изменения, необходимые для жизни этого языка. Но эти изменения происходят органично и свободно, без какого-либо насилия над языком, совершающегося как в форме неестественного его удержания в железных оковах охранения до буквы, так и в форме кардинальных реформ, резко ломающих привычные языковые устои. Сам факт того, что сложились две эти традиции, говорит о том, что славянский язык у нас, хотя и остается живым, ибо на нем совершается богослужение, все-таки значительно омертвел для нас. В живом языке проблема реформ никогда не возникает. Поэтому нам, чтобы избежать такого насилия над богослужебным языком, необходимо не столько реформировать язык, сколько его оживить. Для того, чтобы произвести сегодня необходимые мероприятия по оживлению языка, - надо возобновить прерванный революцией диалог об изменениях в богослужебном языке. Сохранение языка – это важнейшая духовная задача. Но сохранение его возможно не слепой охраной, а творческим усилием для него оживления, дабы оживленный язык и до других был донесен как живая реальность, а не музейная мумия. И такой-то подход к языку и является подлинно традиционным. «В Церкви есть вечное и есть временное, – говорит Святейший Патриарх Алексий, - и если догматы Православия неизменны, то выражение Божественных истин в формах культуры, в том числе культуры литургической, развивается вместе с веком»[3].
[1] Святитель Феофан Затворник по этому поводу замечает: «Богослужебные книги вновь надо перевесть, чтоб все было понятно. Архиереи и иереи не все слышат, что читается и поется, сидя в алтаре. Потому не знают, какой мрак в книгах,и это по причине отжившего век перевода… большая часть из сих песнопений непонятны совсем» (Святитель Феофан Затворник. Собрание писем.М, 19934. Вып.2,с.143).
[2] Прот. Георгий Флоровский о деле Кирилла и Мефолия пишет: «Это было становление и образование самого «славянского» языка, его внутренняя христианизация и воцерковление, преображение самой стихии славянской мысли и слова, славянского «логоса», самой души народа. «Славянский» язык сложился и окреп именно в христианской школе и под сильным влиянием греческого церковного языка, и это был не только словесный процесс, но именно сложение мысли» (Пути русского богословия. Вильнюс, 1991, с.6).
[3] Патриарх Алексий. Войдите в радость Господа своего. Размышления о вере, человеке и современном мире. М., 2004. С. 98.
